Четко сформулировал теорию быстрого догоняющего развития американский экономист русского происхождения Александр Гершенкрон, который родился в России в 1904 году, затем пожил немного в Австрии, после чего переехал в США и стал профессором Гарвардского университета. То есть Гершенкрон хорошо знал русский, немецкий и английский языки, что и помогло ему хорошо изучить и сравнить экономические системы Российской империи, Германии, США и уже СССР. А в начале XX века именно в этих странах мощно развивалась экономика, причем у каждой страны была своя модель. По итогам своих исследований в 1951 году Гершенкрон написал эссе, которое переводится как “Экономическая отсталость в исторической перспективе”, где и изложил суть всех трех экономических моделей: англо-саксонской, германской и советской.
 
Исторически, первой страной, достигшей высоких темпов экономического развития, стала Британия, которая осуществила у себя первую промышленную революцию в XVIII веке, построив первые текстильные фабрики. Эти фабрики были сначала небольшими, так как  были построены на накопленные самими предпринимателями деньги. По мере же их развития туда стали привлекаться частные инвестиции, в том числе и за счет спекулятивного биржевого рынка капиталов, который был тогда очень развит в Лондоне. Британская модель затем была заимствована и в США, где большие предприятия строились за счет частных средств, привлекаемых, в том числе на бирже при помощи ценных бумаг. То есть, для развития своих предприятий их владельцы продавали акции всем желающим быстро обогатиться, которые затем могли перепродать эти акции другим спекулянтам. Эта модель позволила развить экономику США примерно за сто лет, а экономику Великобритании примерно за двести – с XVII века, когда в Лондонском Сити установился современный финансовый рынок, и до середины XIX века, когда Великобритания стала крупнейшей экономикой в мире.
 
Стоит отметить, что в свое время и США сильно отставали от Великобритании и хотели ее быстро догнать. В 1791 году Александр Гамильтон представил Конгрессу свой доклад о, так называемой, «Американской системе», в которой излагалась стратегия экономического развития США, основанная на трех принципах: (1) ведущей роли государства в инфраструктурном строительстве, (2) протекционизме для взращивания собственного промышленно-технологического производства, и (3) создании центрального банка США, который бы эмитировал деньги для инвестирования в экономику. В США тогда не очень хорошо восприняли эти революционные идеи, однако хорошо их восприняли немцы. В 1840-х годах немецкий экономист Фридрих Лист проработал на основе этих идей свою «Национальную систему» для объединяющихся германских земель, которые начали формировать свой протекционистский таможенный союз – Zollverein.

 
В середине XIX века Германия представляла из себя множество маленьких независимых княжеств, среди которых лидерскую роль взяла на себя воинственная Пруссия, захотевшая объединить все немецкие земли под единым государственным флагом для того, чтобы стать мощной военной державой наряду с Великобританией, Францией и Россией. Отто фон Бисмарк, объединивший Германию своей «железной рукой» и другие лидеры новой нации хорошо понимали, что для построения сильной военной державы очень важна промышленная развитая экономика, однако столетия на развитие у Германии как у США и Британии не было. Важно было форсировать развитие промышленной экономики и найти другую модель для Германии, и этой моделью стала Национальная система Фридриха Листа, основанная на протекционизме, координирующей роли государства в экономике и банковской системе инвестирования в промышленность. То есть, это была совершенно другая модель развития экономики, сильно отличающаяся от классической англо-саксонской модели Адама Смита, которую активно навязывали всем другим странам Великобритания и США (заинтересованные в таком же долгом экономическом развитии конкурентов).
 
Для построения новой индустриальной банковской системы немцы заинтересовались моделью французского банка Credit Mobilier, который, в отличие от англо-саксонских банков, выдавал не дорогие краткосрочные кредиты для биржевых спекуляций, а дешевые и долгосрочные для инвестирования в крупные инфраструктурные проекты, например, на строительство железных дорог. Немцы переняли эту финансовую модель и создали банк Darmstadter с целью инвестировать в Рурские угольные и Силезские железнорудные месторождения. И уже через 7 лет разработка руды в Рурском месторождении подскочила с 5000 до 227000 тонн, то есть в 45 раз.  Все последующие немецкие большие банки были смоделированы уже по образцу Darmstadter и были нацелены на мощную индустриализацию германской промышленности.
 
Интересы германского большого бизнеса полностью совпадали с государственными – новая Германия стремилась построить сильную промышленно-технологическую экономику, которая стала бы надежной опорой для новой германской военной машины. Как раз перед своим объединением Германия провела три блестящие молниеносные войны с Данией, Австрией и Францией, и военная сила становилась важнейшим фактором превращения Германии в мощную региональную державу со своей экономико-технологической зоной. Государство стало играть важную координирующую роль в организации своей экономики. Рейхсбанк, являвшийся центральным банком новой Германии, стал вести стимулирующую денежно-кредитную политику для поддержки индустриализации, а военное и другие ведомства стали вести умелую фискальную политику по закупке вооружений и стимулированию других вспомогательных отраслей экономики. Например, для развития новых технологий государство активно поддерживало научно-образовательный сектор, который давал инженерные кадры для новой технологичной экономики. В результате, этих усилий, германская наука и образование стали лучшими в мире, германские университеты и научно-исследовательские институты осуществили множество научных открытий в химии, физике, биологии и математике. Эти научные достижения отразились и на технологическом развитии Германии. Например, к 1890-м годам три химических концерна: Bayer, BASF и Hoechst стали занимать 90% мирового рынка химических красителей, которые тогда были одним из самых востребованных химических продуктов на рынке.
 
Особенностью новой германской модели экономики стало то, что при координации государства крупные немецкие банки стали играть основную роль в стимулировании промышленной экономики. Во-первых, банки активно инвестировали в развитие железных дорог, в которые было вложено свыше 75% всего капитала в 1860-х годах, и эта отрасль очень стимулировала металлургическую промышленность. Во-вторых, банки же стали главными акционерами многих таких сталелитейных предприятий, что позволяло им лучше контролировать их развитие. Такие гиганты, как Rheinische Stahlwerke, Thyssen и Krupp постоянно нуждались в инвестициях, и банки не отказывали им в финансировании, используя кроме денег при взаиморасчетах также и другие долговые финансовые инструменты, в частности, векселя. Это позволило использовать элементы двухконтурной денежной модели для лучшего контроля Рейхсбанком всей монетарной системы. Экономический кризис 1873-79 годов еще больше усилил вертикальную интеграцию немецких предприятий с банками, что усилило картелизацию экономики для обеспечения стабильности во время кризиса и лучшей конкурентоспособности германской промышленности на международном рынке. Вскоре, такое усиление немецкой промышленно-технологической экономики стало представлять серьезную угрозу для доминировавшей тогда Великобритании, и это, в конце концов, привело к Первой мировой войне.
 
Александр Гершенкрон хорошо уловил ключевую разницу между германской и англо-саксонской моделями экономического развития. Если в Великобритании и США деньги для мануфактурного производства накапливались десятилетиями через рынок капиталов, то Германия смогла решить проблему инвестиций сразу для крупных промышленных предприятий с помощью системы индустриальных банков. Помимо этого преимущества, если Великобритания и США в силу рыночных механизмов в своем развитии шли наугад, то Германия уже четко знала, куда развиваться и как это сделать быстро. То есть, англо-саксонские страны в силу развития спекулятивного рынка капиталов смогли построить у себя некий «дикий» вид капитализма с «законом джунглей», где выживал сильнейший, и где главную роль стали играть крупные капиталисты, управлявшие государством. Германия же смогла развить у себя организованный капитализм, где крупные капиталисты также были, но дирижировало всей экономической системой государство, управляемое военными. Видение всей экономики как единой системы, подчиненной единому замыслу военно-промышленно-технологического развития, позволило Германии существенно улучшить и оптимизировать эту систему, устранив ненужные элементы и посредников, что позволило, как писал американский экономист Дуглас Норт, снизить, так называемые, транзакционные издержки, а это всегда было важнейшим фактором конкурентоспособности экономики. Другой же известный американский историк бизнеса Альфред Чандлер писал на этот счет:
 
«Экономический рост страны и ее конкурентная сила основываются не только на природных ресурсах, трудовых и управленческих компетенциях, доступном капитале или на размере внутреннего рынка. Богатство наций в последние сто лет основывалось на организации и технологиях – на том, как технологии производства создавались и улучшались. Оно основывалось на способности промышленных предприятий воспринимать и развивать эти технологии, а также приспосабливать свою административную структуру к координации процесса перетока материалов от сырья через процессы производства и дистрибуции к конечному потребителю».
 
То есть, немцы смогли реализовать лучшую организацию своей экономики в чандлеровском контексте, обеспечив с помощью своих крупных картелей вертикальную интеграцию своего промышленно-технологического производства, что и позволило Германии к началу XX века занять лидирующие мировые позиции не только в экономике, но и научно-технологическом развитии.
 
Переходя к сравнению англо-саксонской и германской моделей развития с Россией и СССР, Гершенкрон писал, что в Царской России конца XIX века было невозможно повторить ни той, ни другой модели экономики. Из-за сурового климата и географического положения без выхода к морям Россия не смогла исторически развить у себя конкурентного Западу капитализма, что отложило свой отпечаток и на культурном аспекте населения. Гершенкрон писал, что в то время, как на Западе уже шла вторая промышленная революция, в России технологии не были развиты, инвестиционного капитала всегда не хватало, а предприниматели не были столь предприимчивы и изобретательны. Аристократия и другие богачи, обладавшие большими земельными угодьями, как и на американском Юге перед Гражданской войной, предпочитали не развивать технологически-промышленное производство, а довольствовались лишь земельной рентой и ростовщическими займами денег и других ресурсов крестьянству. Государственные же чиновники на местах, как об этом повествуют многочисленные художественные произведения русских классиков (например, Салтыкова-Щедрина или Гоголя), так же не показывали особых талантов к экономическому развитию своих регионов.

 
Гершенкрон писал, что ввиду указанных страновых проблем в Царской России Витте и Вышнеградский попытались завести индустриализацию так же при активной государственной поддержке крупного частного капитала и получилось довольно успешно. Уже к началу 1900-х годов темпы экономического роста достигали 8%, росло промышленное производство, строительство железных дорог выросло в 2 раза, а производство железа и стали в 4 раза. Однако, во всем этом успехе была одна большая проблема – многие из этих крупных и стратегически важных промышленных предприятий находились в руках у вчерашних врагов – Франции и Великобритании, которые воевали с Россией в Крымской войне 1850-х годов. Основным капиталом в индустриализации Царской России был британский капитал, пришедший через Францию, где, как известно, двумя крупнейшими инвесторами в развитие железных дорог были французские Ротшильды и братья Перейр. Иностранный контроль над российской экономикой (что было критически рисковано в случае международного военного конфликта) не позволял развиваться своей технологичной промышленности в России, а социально-экономические проблемы, накопившиеся к окончанию Первой мировой войны, привели к власти большевистскую партию, которая руководствовалась социалистическими принципами построения экономики с руководящей ролью государства. При этом, как известно, пытаясь нащупать правильную модель, Ленин пробовал развивать экономику и на основе НЭПа – новой экономической политики, при которой действовали законы рынка и сочетались разные формы собственности. Однако, скоро это показало, что российские капиталисты – кулаки, как описано выше, не были готовы инвестировать в технологическое промышленное производство, а ограничивались лишь паразитическим ростовщичеством и рентой. Поэтому, руководство страны скоро приняло решение взять построение модернизированной экономики полностью в свои руки.
 
Американский экономист Мозес Абрамовиц писал, что у страны только тогда есть потенциал к быстрому экономическому росту, когда ее технологическая отсталость сочетается с социальной мобильностью. То есть, говоря языком Гумилева, когда у страны, ее народа и ее элиты есть достаточная пассионарность, есть страстное стремление к прогрессивным преобразованиям. В этом контексте можно вспомнить японских лидеров эпохи Мэйдзи и Сингапур под управлением Ли Куан Ю. В России же такой пассионарной и мобильной силой выступила социалистическая партия большевиков во главе с Лениным, которая была твердо намерена модернизировать Россию, но уже с социалистическими принципами.
 
Будучи профессором Гарвардского университета Александр Гершекрон писал, что, как и в Германии и Японии, индустриализация в СССР была продиктована острой военной необходимостью защиты от внешней агрессии. Дело в том, что сразу после образования СССР в 1920-х годах на страну со всех сторон вторглись иностранные интервенты, а в начале 1930-х годов стало ясно, что англо-американские элиты, в соответствии с Планом Доуса (Dawes Plan), начали вливать деньги и восстанавливать военную машину Германии, новые лидеры которой показывали реваншистскую решимость новой внешней экспансии на восток. То есть, подобно Японии эпохи Мэйдзи, Сталинская индустриализация была направлена на построение самодостаточной промышленной экономики, которая должна была стать опорой в случае внешнего нападения. Точно так же, как Германия и Япония, которые положили в основу своей модели развития Национальную систему Листа-Гамильтона с идеологией экономического национализма, Сталин в основу новой экономики СССР вложил такую же идеологию сильного самодостаточного государства, но с социалистическими принципами.

 
В 1954 году Гершенкрон написал свое второе эссе, которое в переводе звучало как “Советская тяжелая промышленность в 1927-37 годах”, в котором изложил результаты своего исследования, проведенного в Гарварде по заказу RAND Corporation. По данным Гершенкрона, ежегодные темпы роста советской промышленности в 1928-60 годах составляли (в %):

Так, наивысшие темпы роста советского промышленного производства наблюдались в послевоенные годы, достигнув в среднем 22,5% ежегодно, что обуславливалось высокими темпами развития экономики, набранными во время Великой Отечественной войны. При этом, темпы производства средств производства, то есть товаров группы А промышленного назначения, доходили даже до 25,5% ежегодно, в то время, как товаров группы Б потребительского назначения, до 16,3%. Гершенкрон писал, что в основе советской индустриализации  в 1927-37 годах находились пять отраслей: машиностроение, железо и сталь, нефть, уголь и электричество. По ним показатели были следующие (в млн. долларов США):

Средний ежегодный темп роста промышленного производства в 1927-37 годах, как писал Гершенкрон, достигал почти 18%, что было невероятно высоким показателем, не наблюдавшимся с тех пор больше нигде. Таким образом, в результате реализации плановой мобилизационной модели экономики при прямом управлении государством с концентрацией на промышленном производстве Советский Союз смог уже к концу Второй мировой войны вырваться на позицию второй сильнейшей в мире экономики, а в середине 1970-х годов находился на пике своего развития, в то время, как экономика США испытывала сильнейший системный кризис капитализма. Как известно, деиндустриализация и нефтяной шок 1973 года довели в США процентные ставки до 20% в 1981 году, а безработицу до 10%, что заставило тогда многих экономистов поверить в то, что США, все-таки, проиграли Советскому Союзу гонку двух систем. СССР попросту в свое время не воспользовался своим выигрышем.
 
Таким образом, подвел итоги Гершенкрон, у отстающих стран существуют объективные преимущества, которые они могут использовать, если стремятся быстро догнать ушедшие вперед в своем экономическом развитии страны. Для этого необходимо мобилизовать и сконцентрировать  свои усилия и ресурсы, в первую очередь финансовые, на стратегически важных отраслях промышленности, которые способны дать последующий рост и всей остальной экономике. Понятно, что в этом случае неравномерное распределение ресурсов может вызвать небольшие временные дисбалансы, поэтому очень важна сопутствующая идеология, которая должна объяснять людям их природу и обозначать, куда развивается страна, когда будут преодолены временные трудности и достигнуто общее благополучие, как это делали Пак Чон Хи в Южной Корее и Ли Куан Ю в Сингапуре.
 
В послевоенные годы выводы Гершенкрона были неоднократно подтверждены как опытом европейских стран, так и Восточно-Азиатских: Японии, Южной Кореи, Тайваня, Сингапура и Китая, которые сделали ставку на развитие своих промышленных и технологических отраслей экономики, концентрируя на них особые усилия умелым сочетанием индустриальной и монетарной политик и при помощи своих государственных компаний. Все указанные страны в той или иной степени использовали сочетание германской и советской модели построения экономики догоняющего развития, в разной степени используя свои правительства для планирования и управления экономиками. 

Подробнее о том, как развивались сначала Великобритания и США, а затем Германия, СССР, Япония, Южная Корея и другие Восточно-Азиатские страны можно прочесть в нашей книге «Либерализм – Госкапитализм – Социализм» по этой ссылке.

Улукман Мамытов, 12 мая 2020 г.

• Гершенкрон, А. Экономическая отсталость в исторической перспективе. 1951.
• Gerschenkron, A. Soviet Heavy Industry: A Dollar Index of Output, 1927-1937. 1954.
• Teichova, A., Kurgan-van Hentenryk, G., Ziegler, D. (Ред.) Banking, Trade and Industry: Europe, America and Asia from the Thirteenth to the Twentieth Century. Cambridge University Press, 1997.
• Ziegler, D. “The influence of banking on the rise and expansion of industrial capitalism in Germany” в Teichova и др., 1997.
• Yudanov, A. “The role of banks in establishing a community of firms in Russia” в Teichova и др., 1997.
• Shin, J. The Economics of the Latecomers: Catching-up, technology transfer and institutions in Germany, Japan and South Korea. London, 1996.
• Chandler, A. Big Business and the Wealth of Nations. 
• Abramovitz, M. “Catching Up, Forging Ahead, and Falling Behind”. Journal of Economic History, 1986, 46:2, pp. 385-406. 
• North, D. Institutions, Institutional Change and Economic Performance. Cambridge University Press, 1990.